Мы не любим неуклюжее слово «тяжеловесы». Спорт безжалостно отсекает все лишнее как в движениях, так и в повседневном нашем языке. Самбист никогда не скажет «провел болевой прием», а выразится коротко о грубовато «вырвал болячку». Наш борец устранится от словоохотливого выражения «сделал подсечку в темп шагов», лишь бросит «подсек». Так и «борец тяжелого веса» в нашем просторечье именуется просто «тяж». И стоит только произнести это — не слово даже, а почти звук — как перед нами встает нечто огромное, угрожающее. Будто материализуется из воздуха массивный всесокрушающий мужчина, по большей части, как довелось мне наблюдать, с простым и добрым лицом.

Эти мальчики могут показаться неуклюжими, но это далеко не так. Плавные движения их полны поистине слоновьей грации, а за сосредоточенным строгим лицом может скрываться убойная свирепость. Но кроме огромной физической силы они обладают порой и завидной гибкостью. Мне посчастливилось, например, тренировать прекрасного богатыря Валерия Карпуткина. В свои семнадцать лет он весил около ста пятидесяти килограммов, но при этом мог легко и высоко подпрыгивать, садиться на шпагат, мастерски играть в баскетбол. Уже в конце 1960-х годов он стал вице-чемпионом Европы по дзюдо среди юниоров, хотя эта великолепная борьба еще не была признана в Союзе, и Валера, выступая в Лондоне, боролся в основном на базовой основе приемов самбо. Это был поистине невероятный успех молодого борца. Я помню, как ликовала тогда вся наша заводская секция, а родители Валерия даже плакали от радости.

«Тяжи» — ребята зачастую излишне доверчивые, бесхитростные. Здесь мне вспоминается один характерный случай. Как-то мне довелось тренировать чрезвычайно талантливого парня Колю Ващилина. Он делал заметные успехи и в результате был допущен на первенство Союза среди молодежи. Готовился он к этим крупным соревнованиям напористо, даже яростно, и к нужному сроку вошел в великолепную форму. Я очень надеялся на его победу. Я вполне допускал, что он может стать чемпионом.

Нам везло с самого начала: удачно прошла жеребьевка, Николай уверенно вошел в финал, победив сильнейших и известнейших в то время борцов. Теперь оставалась решающая схватка с поистине грозным соперником, чемпионом Европы Владимиром Третьяком. Это был многоопытный борец, чемпион среди взрослых, воспитанник столичной школы, которая славилась высочайшим, почти профессиональным уровнем.

Я наблюдал за Третьяком с самого начала соревнований. И вскоре увидел то, что может заметить только опытный глаз: Третьяк к соревнованиям был почти не готов — ни в одной схватке не шел он на рискованные комбинации, часто обращался к врачу. В такой ситуации шансы на победу Ващилина еще более возрастали. Только одного я боялся: непредсказуемого коварства со стороны как самого Третьяка, так и его тренера.

На всякий случай я предупредил Ващилина о полной недопустимости любого контакта с Третьяком. Я особо подчеркивал, что это — полный запрет, абсолютный. Ващилин слушал меня, кивал головой, но по спокойному лицу его ясно было видно, что он подозревал меня в элементарной перестраховке.

Однако прошел день, наступил вечер, а пока что ничего не изменилось. Успокоенный, я пошел погулять по ночной Риге. И когда через два часа возвращался в гостиницу, носом к носу столкнулся с Ващилиным и Третьяком. Они, переговариваясь, выходили из кафе. На лице Коли Ващилина сияла радостная улыбка.

Трудно передать, как я расстроился тогда. Усугубил мои тяжкие предчувствия и тренер Владимира Третьяка. Он нашел меня утром и предупредил, что его ученик, вероятно, бороться не будет. Мол, открылась старая травма, возобновились резкие боли в спине. Напрасно пытался объяснить Николаю, что все это игра, притворство, что цель этого розыгрыша — предельно расслабить его. Николай, сам честный и открытый парень, никак не хотел в это верить.

Финальная схватка, естественно, состоялась. Третьяк вышел на ковер, заметно прихрамывая, картинно держась за поясницу. Сияющий и здоровый вышел ему навстречу Ващилин. И лишь только раздался свисток судьи, как Третьяк молниеносно провел блестящую подсечку. И мой Коля упал на всю спину, продолжая, кажется, и в полете улыбаться своей блаженной улыбкой...

...Широко бытует мнение, что люди с избыточным весом мало выносливы. Со всей ответственностью могу сказать, что это далеко не всегда верно. Я помню схватку, в которой «тяж» Борис Каплан проявил выносливость, поистине редчайшую.

Близилось окончание соревнований. Шесть из девяти возможных первых мест уже были завоеваны кировцами.

Оставалась только финальная схватка тяжеловесов.

Победа в этой схватке была нужна и даже просто необходима как мне, так и моему ученику Боре Каплану. У каждого спортсмена всегда бывает тот пик, на котором однозначно решается, чем же является для человека избранный им вид спорта: просто сильным увлечением или же частью его жизни, неотъемлемым свойством всего его существа.

Я верил в Бориса, я, можно сказать, ставил на него. Опыт говорил мне: победит Борис — значит, в нашей секции прибавится еще один мастер; проиграет — не исключена возможность его разочарования в спорте, а, может быть, постепенный уход из него.

Противником Каплана был борец из Свердловска Игорь Егоров. Это был настоящий гигант, весивший сто сорок килограммов, борец опытный, техничный. Судьба уже дважды сводила с ним Бориса, и оба раза Каплан проигрывал уральцу. Да и сегодня, судя по всему, Игорь Егоров был в неплохой форме. Обыграть его было чрезвычайно трудно.

Я понял: моего ученика спасет только особый настрой, внезапный психологический пик. Я знал, что по характеру Борис очень горд, совершенно нетерпим к малейшим оскорблениям. И вот, стыдясь самого себя, я стал постепенно «накачивать» Бориса. Я тут же сплел чрезвычайно достоверную байку о том, что будто бы лично слышал, как гигант-уралец, окруженный поклонниками в раздевалке и развалясь на скамье, уже заявил о своей грядущей победе как о деле решенном и несомненном. Будто бы он не раз называл Каплана «слабаком», «сопляком» и даже «трусом». Я говорил все это уверенно и небрежно, совсем не глядя на Бориса. И лишь случайно бросив в его сторону беглый взгляд, вдруг испугался. Ноздри Бориса яростно раздувались в бессильной ярости.

— Не переиграл ли я? — с тревогой подумал я. Но уже ничего нельзя было исправить. Когда началась схватка, Борис буквально налетел на Егорова. Лишь несколько секунд борцы-великаны потоптались, сцепившись друг с другом, и тут Борис яростно провел бросок через грудь. Движение было настолько сильным, что огромная туша Егорова пронеслась почти впритирку с боковым судьей, который неподвижно восседал на стуле. Я в этот момент даже глаза прикрыл от ужаса. Проведи Борис свой бросок чуть правее, и судья действительно погиб бы на «боевом посту».

А дальше началась непрерывная рубка в «партере». Борис удерживал противника, переходил на болевой прием, пытался разорвать захват, но уралец изворачивался. Борис снова заваливал его, снова шел на болевой, снова, выматываясь, рвал захват, и опять Егоров ускользал. Я смотрел на ковер со все возрастающим удивлением. Я знал, как много сил забирает такая мясорубка, знал, что долго продолжаться такое не может. Давно у обоих борцов должно было сбиться дыхание, уйти все силы... Но вот Борис в очередной раз провел атаку, и противник его сник. Медленно, с невероятным сопротивлением стали разрываться его «лапы», сцепленные в замок. И вот, наконец, выпрямилась его правая рука, и уралец подал сигнал о сдаче. Судья дал победный свисток.

Согласно этому свистку борцы должны были подняться в стойку. Но они лежали на ковре, сплетенные в сложный узел, и надо было видеть, какое немалое пространство занимают эти два тела. Это было поистине живописное зрелище, и читатель без труда может представить себе эту картину, достойную пера Рабле.

...Вспоминая сегодня наших «тяжей» — Геннадия Васильева, Игоря Калугина, Валерия Карпуткина, Бориса Кап-лана, Виктора Пшенникова, Леонида Бакана, Дмитрия Платунова и некоторых других — я могу с чистой совестью заверить читателя: это были мужественные спортсмены, честные и смелые ребята, настоящие мужчины. По-разному сложилась их жизнь. Но одно несомненно: спортивная закалка дала им то мужество и терпение, без которых жить им было бы намного труднее.